В шестой главе в приключения Никта снова вмешался Даль:

‘And your guardian was looking for you,’ added Tom. [...]

‘Thank you,’ said Bod.

— Спасибо, — ответил Никт и сломя голову помчался дальше, по мокрой извилистой дорожке, до самой старой часовни.

О том, что «pell-mell» значит «сломя голову» я узнала из «The BFG», где большой и добрый великан всё время говорит каламбурами:

‘How much longer before it begins to get light?’ Sophie whispered.

‘Very short,’ the BFG said. ‘We must go pell-mell for leather now!’

Тут он соединил два выражения с одинаковым смыслом: «pell-mell» — сломя голову, и «hell for leather» — со всех ног. Первое отсылает к французам, а второе к лошадям:

Pell-mell means hasty and uncontrolled. From French pêle-mêle, from Old French pesle-mesle, apparently a rhyme based on the stem of mesler (“to mix, meddle”).

Hell for leather means as fast as possible. The term was first used in print in 1889 by Rudyard Kipling, specifically referring to riding a horse at breakneck speed. The leather in this case either refers to the leather in the saddle or the leather in the crop.

Запомнить «pell-mell» через происхождение не вышло, поэтому пригодился мел, который пел, как умел, а потом сломя голову убегал от слушателей, и голова отломилась.

А вот с «hell for leather» всё логично — когда наездник бьет лошадь кожаным хлыстом, она бежит со всех ног, потому что это сущий ад.

И пример без каламбура, чтобы точно ничего не забыть:

P.S. «История с кладбищем» вдохновлялась «Книгой джунглей». Вселенная явно что-то знает.

В пятой главе Никт станцевал со Смертью, а я вспомнила Томаса Манна:

and was extremely disappointed to learn it was merely a disease), now apologised to Bod.

Загадочная болезнь, от которой умер приятель Никта — это чахотка, а «consumption» она называется потому, что больной туберкулезом тает на глазах, как будто недуг его пожирает.

Тут игра слов ещё круче, чем с пчёлами, и на этот раз перевод прекрасен:

Фортинбрас Бартлби, скончавшийся в десять лет (от костоеды — несколько лет Никт думал, что Фортинбраса вместе с костями слопало какое-то чудище, и был очень разочарован, когда узнал, что это такая болезнь), извинился.

Костоеда — это настоящая болезнь, и лучше бы я её не гуглила.

Том появился минут через пять, и тоже чуть не умер от жадности. А чтобы делить несметные богатства было веселей, Эбинизер предложил ему выпить. Но не просто так, а c огоньком:

Хороший виски греет не только душу, но и тело — когда принимаешь на грудь, там вырастают волосы. Главное сказать, когда тебе уже хватит, чтобы не превратиться в снежного человека.

Как это перевести, никто не знает, поэтому как-то так:

Ну, капельку доброго виски, чтоб цвело и пахло. Скажешь, когда хватит.

Хватит!

Никта так впечатлила история про табуретку, что он решил исполнить заветную мечту Лизы — раздобыть ей настоящее надгробие вместо безымянного камня, с которым хоронили ведьм. Для этого ему пришлось украсть кое-что очень, очень древнее, и отнести в ломбард. Когда хозяин ломбарда увидел, что принёс маленький мальчик, он чуть не умер от жадности. И сразу позвонил своему товарищу по тёмным делам:

Abanazer Bolger picked up the telephone from the counter and pushed at the buttons with fingers that barely shook.

«Pay dirt» это буквально земля, приносящая деньги, то есть золотая жила.

Имя жадного ростовщика не случайно напоминает Скруджа — допустить, чтобы мальчишка сбежал, он никак не мог, и запер Никта в подсобке. А там его нашла Лиза, которая могла путешествовать за пределы кладбища:

‘Why are you in here?’ she asked. ‘And who’s old bag-of-lard out there?’

Никт хотел сделать Лизе сюрприз, и не стал ни в чём признаваться — «none of your beeswaх» это детское передразнивание «none of your bussiness».

Долго думала, как это перевести, так и не придумала и сдалась:

— Зачем ты здесь? И что там за старый пузан за дверью?

— Владелец магазина. Я хотел кое-что продать.

— Зачем?

— Не суй свой нос в чужой вопрос!

Бзз.

В четвертой главе Никт знакомится с ведьмой, но не Верховной, а самой обыкновенной:

They come to my little cottage at dawn, before I’m proper awake, and drags me out on to the green. “You’re a witch!” they shouts, fat and fresh-scrubbed all pink in the morning, like so many pigwiggins scrubbed clean for market day. One by one they gets up beneath the sky and tells of milk gone sour and horses gone lame, and finally Mistress Jemima gets up, the fattest, pinkest, best-scrubbed of them all,

and it’s all my magic, says she, that made him so and the poor young man must be bespelled.

Сначала подумала, что Соломон расчленил бедняжку Джемайму до смерти, но нет:

— Приходют в мой домишко ни свет ни заря, я даже глаз не продрала, и тащут меня на общинную землю, что посередь деревни. «Ведьма ты!» — кричат, все такие толстые, чистые, розовые, как порося, вымытые к базарному дню. Один за другим встают и под этим самым небом говорят, как-де у них молоко скисло да кобылы охромели. А последняя встает миссис Джемайма, самая толстая, розовая и мытая из всех. Мол, Соломон Поррит стал ее чураться и знай вьется у прачечной, как оса у горшка с медом. Все, мол, мои чары, околдовала я молодчика.

С переводом случилось что-то страшное, но «cuts her dead» и правда значит, что Соломону красавица Лиза понравилась намного больше, чем толстушка Джемайма. Простой игнор «cuts them off» уже был у Билли Айлиш, а тут игнор смертельный, и не только метафорически:

saying if I’m a witch I’ll neither drown nor care, but if I am not a witch I’ll feel it. And Mistress Jemima’s father gives them each a silver groat to hold the stool down under the foul green water for a long time, to see if I’d choke on it.’

Привязали меня к табуретке и давай топить в утином пруду — коли ведьма, то воды не наглотаюсь, даже не замечу, а не ведьма, тонуть начну. А отец миссис Джемаймы дает каждому по серебряному четырехпенсовику, чтоб табуретку подольше подержали в мерзкой зеленой луже, чтоб я захлебнулась.

Откуда бы ещё я узнала, что такое позорный стул, как не из детской сказки? В русской версии cucking stool превратился в обычную табуретку, но табуретка там была очень необычная. По названию похоже, что на неё кто-то какал, и вы не поверите:

The term “cucking-stool” is known to have been in use from about 1215. It means literally “defecation chair”, as its name is derived from the old verb “cukken” and has not quite been rid of in many parts of the English speaking world as “to cack” (defecate), akin to Dutch “kakken” and Latin “cacāre”.

Теперь понятно, как так вышло в русском языке. А в английском Гейман, кажется, не до конца изучил вопрос средневековых стульев. На самом деле их было два: cucking stool и ducking stool.

К cucking stool непутевую девицу привязывали за сквернословие, проституцию и другие позорные деяния, а потом проносили по городу, чтобы все могли над ней посмеяться.

А вот на ducking stool было не так весело — «ducking» тут не про уточек, а про утопление. К такому стулу привязывали намного крепче, а потом с берега погружали в воду рычагом типа катапульты. Считалось, что это поможет определить, кто ведьма, а кто нет. Работало не всегда — иногда девица просто умирала. А потом вечно жила на кладбище и пугала маленьких мальчиков.

Родители не оценили страданий Никта, он обиделся и ушёл спать в самый дальний угол кладбища. А там была могила упырей, которые как раз возвращались домой:

And beside the gate, in the moonlight, they paused.

Bod woke then.

Так вот ты какой, британский английский для детей. Что они говорят-то вообще?

— Это что еще за явление? — сказал епископ Бата и Уэллса.

— Мать честная! — воскликнул герцог Вестминстерский.

Ух ты. Откуда тут мать, понятно — «lumme» это удивленное сокращение от «Lord love me», и каждый раз поминать Господа всуе не обязательно. Но куда подевался дом?

What’s this when it’s at home it’s an intensifier used to communicate the fact that one knows nothing about a particular person or subject. It often implies derision for the subject, or some erudite, esoteric, or overly technical word, and requests to simplify the language and avoid fancy titles. It uses the idea that at home, people don’t bother trying to sound impressive, calling a spade a spade.

Вот оно что. That which we call a rose by any other name would smell as sweet.

А вот так получится, если спросить о человеке:

Где живет ведьма, когда она дома? Никто не знает!

P.S. А упырей так зовут потому, что епископа и герцога они сожрали.

В третьей главе Сайлас уехал по делам, а вместо себя оставил мисс Лупеску, очень похожую на Фрекен Бок. Никт не обрадовался, что теперь ему придётся есть маринованные яйца и зубрить непонятные слова, и пошёл жаловаться маме с папой:

‘Silas has gone,’ he said.

— Приедет, малыш, — подбодрил его мистер Оуэнс, — куда ж он денется. Не переживай!

Деваться Сайласу и правда некуда, потому что a bad penny is an unpopular or undesired thing or person that keeps reappearing. Это сокращение от очень старой поговорки «a bad penny always turns up», в которой речь идёт о фальшивых монетах. Каждый, кому такая монета попадала в руки, пытался от неё избавиться, но их было слишком много, и они постоянно возвращались к прежним владельцам.

Перевод может быть разный, от «явился — не запылился» до «пристал как банный лист». Не знаю, почему мистер Оуэнс так нелестно отзывается о Сайласе. Возможно, он просто любит поговорки, не зря же через пару страниц Никт вспоминает ещё одну:

Bod had wondered what this meant, having seen, in his life in the graveyard, neither the Devil nor the Deep Blue Sea.

Оказавшись перед лицом двух одинаково неприятных перспектив мистер Оуэнс частенько говаривал: «Я между дьяволом и морской бездной!» Никт так и не уяснил, что это значит, потому что всю жизнь провел на кладбище и не видел ни дьявола, ни моря.

По неведомой причине обе поговорки из перевода исчезли, хотя вторая очень известная — между двух огней, между Сциллой и Харибдой, между молотом и наковальней — вряд ли Никт видел такое на кладбище. А вот причём тут дьявол и глубокое синее море, никто и правда не знает. Есть версия, что дьявол был ненастоящий, но это не точно:

This expression has existed since at least the 1600s, and doesn’t have to do with the devil of the Bible but to a seam around a ship’s hull near the water. When a sailor attempted to caulk this seam in heavy seas, he was in serious danger of failing overboard and drowning. In other words, the sailor was faced with two awful choices: risk his life to repair the ship or risk the entire ship by not repairing the ship.

P.S. На банном листе денежные ругательства не закончились:

Миссис Оуэнс продолжает описывать пустые головы: ha’p’orth — это halfpennyworth, и как стоимость, и как количество, и как не очень умный человек.

Во второй главе никто не умер, потому что он в книжке главный герой:

‘Does he have a name, Mrs Owens?’

‘Not that his mother told me,’ she said.

‘Well, then,’ said Silas. ‘His old name won’t be of much use to him now, anyway. There are those out there who mean him harm. Suppose we pick a name for him, eh?’

Caius Pompeius stepped over and eyed the child. ‘He looks a little like my proconsul, Marcus. We could call him Marcus.’

Josiah Worthington said, ‘He looks more like my head gardener, Stebbins. Not that I’m suggesting Stebbins as a name. The man drank like a fish.’

‘He looks like my nephew, Harry,’ said Mother Slaughter, and it seemed then as if the whole graveyard were about to join in, each inhabitant offering his or her own comparisons between the infant and someone long forgotten, when Mrs Owens broke in.

‘He looks like nobody but himself,’ said Mrs Owens, firmly. ‘He looks like nobody.’

‘Then Nobody it is,’ said Silas. ‘Nobody Owens.’

Мама мальчика не успела сказать, как его звали, так что пришлось импровизировать. Детское имя сократили до Bod, и тут перевод снова не подвел — вместо обычного Ника малыш стал таким же странным Никтом, как в оригинале.

А чтобы ребенку не было скучно одному, ему даровали возможность жить на кладбище и общаться с мертвыми:

‘You were given the Freedom of the Graveyard, after all,’ Silas would tell him. ‘So the graveyard is taking care of you. While you are here, you can see in the darkness. You can walk some of the ways that the living should not travel. The eyes of the living will slip from you.

‘I want to be like you,’ said Bod, pushing out his lower lip.

‘No,’ said Silas firmly, ‘you do not.’

Присматривать за Никтом вызвался Сайлас, не совсем живой и не совсем мертвый. Кто он такой, пока не очень понятно, но ему призраки тоже разрешили жить на кладбище, и благодаря имени Bod я теперь помню, что «abode» это обитель. Главное с Adobe не перепутать.

Захожу на днях в книжный, а там на полке стоит «История с кладбищем» Нила Геймана. Дай, думаю, почитаю добрую сказку для детей. Прихожу домой, открываю книжку, и на первой же странице какой-то мужик убивает семью с двумя детьми. И не просто мужик, а тот самый мужик Джек:

The man Jack paused on the landing. With his left hand he pulled a large white handkerchief from the pocket of his black coat, and with it he wiped off the knife and his gloved right hand which had been holding it; then he put the handkerchief away.

Тут мне конечно стало интересно, как это перевели:

Человек по имени Джек замер у лестницы. У него были черные волосы, черные глаза и тонкие-претонкие черные перчатки. Левой перчаткой он вытащил из кармана черного плаща огромный белый платок, протер нож и правую перчатку, потом засунул платок обратно.

Надо было читать русскую версию — перевод настолько хорош, что кровавая драма и правда похожа на детскую сказку. Жаль, в оригинале детской сказки нет, как нет и описания внешности Джека. Зато есть куча красивого британского английского. Вот так, например, призраки на кладбище решают, что делать с маленьким мальчиком, который всё-таки избежал встречи с убийцей:

Мадам, ваша дурость не знает границ. Вы что, правда хотите воспитывать ребенка на кладбище?

Хотя нет, это как-то слишком удобно для «obduracy».

Речь держал Иосия Уордингтон.
— Дражайшая! — обратился он к миссис Оуэнс. — Ваше упрямство весьма… Бог мой, неужели вы сами не видите, какая это нелепица?

А вот это похоже на правду — Иосия Уортингтон аристократ, который умер очень давно, и вместо обычного упрямства ему привычнее высокопарное «obduracy». Но миссис Оуэнс его слог не впечатлил, она и сама умеет не хуже:

‘No,’ said Mrs Owens. ‘I can’t.’ [...]

‘My dear woman . . .’

‘I am not your dear woman,’ said Mrs Owens, getting to her feet.

and where am I going to find food for him in this graveyard, I should like to know?’

Тут у меня сломался Гугл, но перевод не подвел:

— Дражайшая моя…
— Никакая я вам не дражайшая! — Миссис Оуэнс вскочила. — По правде говоря, сама не понимаю, зачем я тут болтаю со всякими старыми скудоумными пустобрехами, когда мальчик вот-вот проснется… И где мне, по-вашему, найти для него еду на кладбище?

Такому позавидовал бы даже Бертрам Фидл.

И если «dunderhead» хотя бы существует, то «fiddle-pated», кажется, Гейман просто выдумал — это адская смесь из «addle-pated», «idle-headed» и даже не знаю, чего ещё. И то, и другое про пустоголовость: «dunder» имитирует звук пустого ведра, а скрипка полая, как голова любого, кто посмеет перечить миссис Оуэнс.

Невероятно добрая сказка, конечно. Надеюсь, хоть во второй главе никто не умрёт.

Ben. Now, to date, the diamond industry has always targeted men, sending the message that the woman needs the man to buy her the rock. All right, they say, “A diamond is forever. ” We say, “A diamond is for everyone.”

Phillip. I like that.

Ben. Yes.

Spears. We don’t. “A diamond is for everyone” sends the message that diamonds are everywhere, which means they’re not rare, and if they’re not rare, they lose their status. Status is the reason to buy them in the first place, which Benjamin would know if he understood women, which you don’t.

Phillip. You can’t feel bad about that, Ben. No man does.

Green. Selling a diamond to a woman is like making her fall in love. She has to feel giddy, desirous, adventurous, and desperate.

Spears. Take a look around this room, Phillip. Most of the women in this bar are looking for just that.

Ben. Exactly. The skills required to market diamonds are the same as those needed to make a woman fall in love, yes.

Spears. I’m not talking about lust. A woman in lust wants chocolate. A woman in love... wants diamonds.

Ben. Yeah, I’m not talking about lust, either, ladies. I’m talking about deep, meaningful, head over heels, his and her towels, let’s grow old together, L-O-V-E.