У Кристи и Фоли латинские, французские и прочие неведомые штуки достигли такого количества, что я наконец-то решила их запомнить. И хотя формально они английские, это вообще не помогает:

[...] Emma went to Bath, and Miranda has always seemed determined to find little ways to lord Oxford over her, to show her up as not being quite as good as the rest of us.

Догадаться без интернета, что это значит, мне не удалось, но русские не сдаются:

“It’s not that I dislike strangers per se. It’s just that I prefer not to speak to anyone who does not introduce himself. In order to begin, I must have a name.”

“But once a man gives you his name, he’s no longer a stranger.”

“Exactly. That’s why I never talk to strangers.”

Ага, уже лучше. Но на всякий случай ещё что-нибудь:

Awaking at home to a free diary and no hangover, I sat down at my desk to plan some kind of outline for the Great Report. It was time, I told myself: time to begin this in earnest. Not the Report per se, but rather its schema, prolegomena, what-have-you.

Что «prolegomena» — это множественное число, я конечно знала всегда, да. И что пролегомены — это «введение» по-гречески, тоже. А теперь наконец-то поняла, что «per se» значит «как таковой». И если немного разобраться в латинском, то даже понятно, почему:

Latin per sē means “by itself”, from per “by, through” and sē “itself, himself, herself, themselves”.

Предлог «per» используется со временем: per second, per hour, per month и с людьми: per one, per two, per three. И если теперь превратить «per se» в «per self», то получится «в самого себя» или сам по себе, как таковой. А когда никого нет, на троих не обязательно.

Later that evening I sat down, once more, to plot the framework of my Great Report. The clearing I’d made on my desktop was still there, untouched and un-encroached-on—save by a small, dead moth whose corpse had landed there after whatever parachute it had put its faith in had failed. I swept it aside; and, once again, the space was pristine, perfect, blank. Tabula rasa: I pronounced the words aloud as I surveyed the leather, breathing in its smell of cut grass and detergent. Just sitting before it, above it, filled me with a sense of infinite possibility. I pictured myself as an industrialist, viewing a clearing in the forest where his factory would go; or as an urban planner, given carte blanche to design from scratch a new, magnificent cosmopolis; a mathematician, a topologist or trigonometrist, contemplating space in its most pure and abstract form; an explorer, sea-discoverer, world-conqueror from centuries gone by, standing at his prow as his dominion-to-be hove into view: this virgin territory that he would shape after himself and make his own. Placing my laptop in the middle—the exact, geometric centre—of this clearing, I opened a fresh document and stretched its borders out until it filled my screen entirely. As I did this, though, just as the document’s expanding lower boundary reached the bottom of my screen, my finger momentarily lost contact with the glide-pad; when the finger made contact again, it caused the applications docked invisibly at the screen’s base to pop up, impinging on the clean neutrality both of the screen and of my mind. Trying to hide them once more, I accidentally tapped on the docked news page, which slipped from its box, inflating as it rose, like some malicious genie, taking the screen over—and in an instant, all the extraneous clutter, all the world-debris, that I’d so painstakingly eliminated flooded back into the clearing, ruining it.