Родители не оценили страданий Никта, он обиделся и ушёл спать в самый дальний угол кладбища. А там была могила упырей, которые как раз возвращались домой:

And beside the gate, in the moonlight, they paused.

Bod woke then.

Так вот ты какой, британский английский для детей. Что они говорят-то вообще?

— Это что еще за явление? — сказал епископ Бата и Уэллса.

— Мать честная! — воскликнул герцог Вестминстерский.

Ух ты. Откуда тут мать, понятно — «lumme» это удивленное сокращение от «Lord love me», и каждый раз поминать Господа всуе не обязательно. Но куда подевался дом?

What’s this when it’s at home it’s an intensifier used to communicate the fact that one knows nothing about a particular person or subject. It often implies derision for the subject, or some erudite, esoteric, or overly technical word, and requests to simplify the language and avoid fancy titles. It uses the idea that at home, people don’t bother trying to sound impressive, calling a spade a spade.

Вот оно что. That which we call a rose by any other name would smell as sweet.

А вот так получится, если спросить о человеке:

Где живет ведьма, когда она дома? Никто не знает!

P.S. А упырей так зовут потому, что епископа и герцога они сожрали.

В третьей главе Сайлас уехал по делам, а вместо себя оставил мисс Лупеску, очень похожую на Фрекен Бок. Никт не обрадовался, что теперь ему придётся есть маринованные яйца и зубрить непонятные слова, и пошёл жаловаться маме с папой:

‘Silas has gone,’ he said.

— Приедет, малыш, — подбодрил его мистер Оуэнс, — куда ж он денется. Не переживай!

Деваться Сайласу и правда некуда, потому что a bad penny is an unpopular or undesired thing or person that keeps reappearing. Это сокращение от очень старой поговорки «a bad penny always turns up», в которой речь идёт о фальшивых монетах. Каждый, кому такая монета попадала в руки, пытался от неё избавиться, но их было слишком много, и они постоянно возвращались к прежним владельцам.

Перевод может быть разный, от «явился — не запылился» до «пристал как банный лист». Не знаю, почему мистер Оуэнс так нелестно отзывается о Сайласе. Возможно, он просто любит поговорки, не зря же через пару страниц Никт вспоминает ещё одну:

Bod had wondered what this meant, having seen, in his life in the graveyard, neither the Devil nor the Deep Blue Sea.

Оказавшись перед лицом двух одинаково неприятных перспектив мистер Оуэнс частенько говаривал: «Я между дьяволом и морской бездной!» Никт так и не уяснил, что это значит, потому что всю жизнь провел на кладбище и не видел ни дьявола, ни моря.

По неведомой причине обе поговорки из перевода исчезли, хотя вторая очень известная — между двух огней, между Сциллой и Харибдой, между молотом и наковальней — вряд ли Никт видел такое на кладбище. А вот причём тут дьявол и глубокое синее море, никто и правда не знает. Есть версия, что дьявол был ненастоящий, но это не точно:

This expression has existed since at least the 1600s, and doesn’t have to do with the devil of the Bible but to a seam around a ship’s hull near the water. When a sailor attempted to caulk this seam in heavy seas, he was in serious danger of failing overboard and drowning. In other words, the sailor was faced with two awful choices: risk his life to repair the ship or risk the entire ship by not repairing the ship.

P.S. На банном листе денежные ругательства не закончились:

Миссис Оуэнс продолжает описывать пустые головы: ha’p’orth — это halfpennyworth, и как стоимость, и как количество, и как не очень умный человек.

Во второй главе никто не умер, потому что он в книжке главный герой:

‘Does he have a name, Mrs Owens?’

‘Not that his mother told me,’ she said.

‘Well, then,’ said Silas. ‘His old name won’t be of much use to him now, anyway. There are those out there who mean him harm. Suppose we pick a name for him, eh?’

Caius Pompeius stepped over and eyed the child. ‘He looks a little like my proconsul, Marcus. We could call him Marcus.’

Josiah Worthington said, ‘He looks more like my head gardener, Stebbins. Not that I’m suggesting Stebbins as a name. The man drank like a fish.’

‘He looks like my nephew, Harry,’ said Mother Slaughter, and it seemed then as if the whole graveyard were about to join in, each inhabitant offering his or her own comparisons between the infant and someone long forgotten, when Mrs Owens broke in.

‘He looks like nobody but himself,’ said Mrs Owens, firmly. ‘He looks like nobody.’

‘Then Nobody it is,’ said Silas. ‘Nobody Owens.’

Мама мальчика не успела сказать, как его звали, так что пришлось импровизировать. Детское имя сократили до Bod, и тут перевод снова не подвел — вместо обычного Ника малыш стал таким же странным Никтом, как в оригинале.

А чтобы ребенку не было скучно одному, ему даровали возможность жить на кладбище и общаться с мертвыми:

‘You were given the Freedom of the Graveyard, after all,’ Silas would tell him. ‘So the graveyard is taking care of you. While you are here, you can see in the darkness. You can walk some of the ways that the living should not travel. The eyes of the living will slip from you.

‘I want to be like you,’ said Bod, pushing out his lower lip.

‘No,’ said Silas firmly, ‘you do not.’

Присматривать за Никтом вызвался Сайлас, не совсем живой и не совсем мертвый. Кто он такой, пока не очень понятно, но ему призраки тоже разрешили жить на кладбище, и благодаря имени Bod я теперь помню, что «abode» это обитель. Главное с Adobe не перепутать.

Захожу на днях в книжный, а там на полке стоит «История с кладбищем» Нила Геймана. Дай, думаю, почитаю добрую сказку для детей. Прихожу домой, открываю книжку, и на первой же странице какой-то мужик убивает семью с двумя детьми. И не просто мужик, а тот самый мужик Джек:

The man Jack paused on the landing. With his left hand he pulled a large white handkerchief from the pocket of his black coat, and with it he wiped off the knife and his gloved right hand which had been holding it; then he put the handkerchief away.

Тут мне конечно стало интересно, как это перевели:

Человек по имени Джек замер у лестницы. У него были черные волосы, черные глаза и тонкие-претонкие черные перчатки. Левой перчаткой он вытащил из кармана черного плаща огромный белый платок, протер нож и правую перчатку, потом засунул платок обратно.

Надо было читать русскую версию — перевод настолько хорош, что кровавая драма и правда похожа на детскую сказку. Жаль, в оригинале детской сказки нет, как нет и описания внешности Джека. Зато есть куча красивого британского английского. Вот так, например, призраки на кладбище решают, что делать с маленьким мальчиком, который всё-таки избежал встречи с убийцей:

Мадам, ваша дурость не знает границ. Вы что, правда хотите воспитывать ребенка на кладбище?

Хотя нет, это как-то слишком удобно для «obduracy».

Речь держал Иосия Уордингтон.
— Дражайшая! — обратился он к миссис Оуэнс. — Ваше упрямство весьма… Бог мой, неужели вы сами не видите, какая это нелепица?

А вот это похоже на правду — Иосия Уортингтон аристократ, который умер очень давно, и вместо обычного упрямства ему привычнее высокопарное «obduracy». Но миссис Оуэнс его слог не впечатлил, она и сама умеет не хуже:

‘No,’ said Mrs Owens. ‘I can’t.’ [...]

‘My dear woman . . .’

‘I am not your dear woman,’ said Mrs Owens, getting to her feet.

and where am I going to find food for him in this graveyard, I should like to know?’

Тут у меня сломался Гугл, но перевод не подвел:

— Дражайшая моя…
— Никакая я вам не дражайшая! — Миссис Оуэнс вскочила. — По правде говоря, сама не понимаю, зачем я тут болтаю со всякими старыми скудоумными пустобрехами, когда мальчик вот-вот проснется… И где мне, по-вашему, найти для него еду на кладбище?

Такому позавидовал бы даже Бертрам Фидл.

И если «dunderhead» хотя бы существует, то «fiddle-pated», кажется, Гейман просто выдумал — это адская смесь из «addle-pated», «idle-headed» и даже не знаю, чего ещё. И то, и другое про пустоголовость: «dunder» имитирует звук пустого ведра, а скрипка полая, как голова любого, кто посмеет перечить миссис Оуэнс.

Невероятно добрая сказка, конечно. Надеюсь, хоть во второй главе никто не умрёт.

Пенис пса Гамлета переводчику удался, а вот название «Вверх тормашками» не очень. В оригинале фильм называется «Head Over Heels», и что это значит, понятно уже когда у Аманды подгибаются колени при виде Джима. А чтобы сомнений точно не осталось, в фильме об этом есть целая сцена:

Amanda. I don’t care about him. I don’t care about the baby-sitting... or his eyes... or the fact that he can do a zillion “pully-uppy” things on that bar. And I don’t care about his sexy grin... or the fact that he can make me laugh even when his dog is trying to hump me. And I really don’t care that I fall asleep every night dreaming about him. Because I am not crazy! I saw him kill that girl, and I know it.

Аманда работает реставратором картин, а в свободное время следит за Джимом из окна. Джим ведет себя как мужчина мечты: сидит с чужими детьми, подтягивается с голым торсом и покупает шоколадки у скаутов. А потом бьет какую-то девушку битой по голове, после чего та загадочно исчезает. Но сколько бы Аманда ни пыталась убедить себя и всех вокруг, что ей всё равно, даже её глухая старушка-коллега понимает, что она влюбилась по уши.

И хотя «вверх тормашками» в названии фильма вообще не передаёт его смысл, такое значение у «head over heels» тоже есть, потому что this expression originated in the 1300s as heels over head and meant literally being upside down.

Оба значения сразу есть в другой романтической комедии — романе «One Day Fiance». Там писательница попадает на званый ужин своего кумира и встречает мужчину мечты точно так же, как Аманда (разве что без дога):

I’m so lost in J.A. Fox being real and right in front of me that I trip over my scrambling feet. The hiss of a giggle behind me slices through my gut, but before I can blush in shame—or hit the ground face first—I hit a hard body and arms wrap tightly around me.

“Oh,” I exclaim too loudly. Another giggle, this time with an accompanying chorus of cleared throats, sounds out behind me. But when I look up into the bluest eyes I’ve ever seen attached to a man who’s just as appealing, the symphony of pity from the other authors disappears as I focus on mapping the flecks of brown and gold at the center of these eyes. [...]

I struggle to upright myself, my knees not quite ready and buckling ever so slightly.

Может, поэтому переводчик и добавил двусмысленности — весь фильм колени у Аманды подгибаются, и она всё время падает, то ли от любви, то ли от неуклюжести.

P.S. I’m gonna talk etymology, so just bear with me a second.

Слово тормашки может восходить к глаголу тормошить, то есть теребить, переворачивать. Ещё есть вариант, что тормашки происходит от диалектного тормы — ноги. А может быть тормашки связано со словом тормоз (старинное тормас). Тормасами называли железные полосы под полозом саней, благодаря которым сани меньше раскатывались. Выражение вверх тормашками могло относиться к перевернувшимся на льду или на снегу саням.

Стало интересно, что сделал переводчик с абрикосом:

It would never have occurred to him that in placing the apricot in my palm he was giving me his ass to hold or that, in biting the fruit, I was also biting into that part of his body that must have been fairer than the rest because it never apricated—and near it, if I dared to bite that far, his apricock. [...]

All I kept thinking of was apricock precock, precock apricock.

Оказалось, что переводов у романа целых три: два любительских и один официальный.

~~~

Анна Захарьева (официальный перевод для Букмейта)

Вряд ли бы ему пришло в голову, что, вкладывая мне в ладонь спелый абрикос, он отдавал мне свой зад; что, вгрызаясь в сочную фруктовую мякоть, я кусал ту часть его тела, которая, должно быть, была светлее прочих, потому что никогда не apricated, не загорала, — и другую, совсем рядом, но только если осмелюсь, — его apricock, абрикосовый член. [...]

А я думал лишь об apricock precock, precock apricock, его абрикосовом члене.

Всё понятно.

~~~

Spiky (любительский перевод)

Ему бы в голову не пришло, что, давая в мои ладони абрикос, он давал мне свою задницу, и более того, что, кусая фрукт, я вонзал зубы именно в эту часть его тела, которая должна была быть светлее остального, потому что она никогда не загорала — и то, что рядом, тоже, если бы я посмел укусить так глубоко его абрикос. [...]

Все, о чем я думал, были «apricock precock», «precock apricock».

Ничего не понятно.

~~~

Неизвестный переводчик (любительский перевод)

Вряд ли он догадывался, что вместе с абрикосом давал мне возможность подержаться за его задницу, или что кусая плод, я вонзал зубы в эту часть его тела, которая была светлее других, потому что никогда не «заприкасалась» с солнцем, и дальше, если бы я только осмелился, в его абрикос. [...]

У меня же в голове стучало: что касается абрикоса, касаться абрикоса.

Ну, почти.

Yours, like Later!, had an off-the-cuff, unceremonious, here, catch quality that reminded me how twisted and secretive my desires were compared to the expansive spontaneity of everything about him. It would never have occurred to him that in placing the apricot in my palm he was giving me his ass to hold or that, in biting the fruit, I was also biting into that part of his body that must have been fairer than the rest because it never apricated—and near it, if I dared to bite that far, his apricock.

In fact, he knew more about apricots than we did—their grafts, etymology, origins, fortunes in and around the Mediterranean. At the breakfast table that morning, my father explained that the name for the fruit came from the Arabic, since the word—in Italian, albicocca, abricot in French, aprikose in German, like the words “algebra,” “alchemy,” and “alcohol”—was derived from an Arabic noun combined with the Arabic article al- before it. The origin of albicocca was al-birquq. My father, who couldn’t resist not leaving well enough alone and needed to top his entire performance with a little fillip of more recent vintage, added that what was truly amazing was that, in Israel and in many Arab countries nowadays, the fruit is referred to by a totally different name: mishmish.

My mother was nonplussed. We all, including my two cousins who were visiting that week, had an impulse to clap.

On the matter of etymologies, however, Oliver begged to differ. “Ah?!” was my father’s startled response.

“The word is actually not an Arabic word,” he said.

“How so?”

My father was clearly mimicking Socratic irony, which would start with an innocent “You don’t say,” only then to lead his interlocutor onto turbulent shoals.

“It’s a long story, so bear with me, Pro.” Suddenly Oliver had become serious. “Many Latin words are derived from the Greek. In the case of ‘apricot,’ however, it’s the other way around; the Greek takes over from Latin. The Latin word was praecoquum, from pre-coquere, pre-cook, to ripen early, as in ‘precocious,’ meaning premature.

“The Byzantines borrowed praecox, and it became prekokkia or berikokki, which is finally how the Arabs must have inherited it as al-birquq.”

My mother, unable to resist his charm, reached out to him and tousled his hair and said, “Che muvi star!”

“He is right, there is no denying it,” said my father under his breath, as though mimicking the part of a cowered Galileo forced to mutter the truth to himself.

“Courtesy of Philology 101,” said Oliver.

All I kept thinking of was apricock precock, precock apricock.

После «maˈso͞os» ничего интересного не было, пока снова не вмешался Шекспир:

[...] I feel a jolt of jealousy, but I try to push it away.

Кто тут кому завидует, не скажу, а то у автора не получится вот это поворот, но речь снова о скачках — «to give someone a run for their money» значит составить кому-то конкуренцию:

To give someone a run for their money is to give a good race (even if you don’t win) in return for their backing. This usage also suggests challenging the other horses in the race; hence its contemporary figurative meaning.

Составить конкуренцию «Психо» у романа не получилось, но я не сдаюсь, у меня же ещё три штуки есть.

P.S. Читаю про скачки, а там: George Bernard Shaw thought he might have given Shakespeare a run for his money if he had been born 300 years earlier. Вот бы в романе такие повороты были, а.

Когда Квинн сбежала, её сестра дозвонилась до водителя грузовика, забрала у него телефон и выкинула ещё раз, чтобы наверняка. Но что-то опять пошло не так:

I get a queasy feeling in my stomach. I thought dumping that cell phone in the car at the cemetery would send Scott on a wild goose chase that would give my sister at least another day of leeway. But it turns out he’s smarter than I gave him credit for.

А пока она думала, что делать дальше, позвонил сердитый муж:

“Claudia.” His voice is tight. “Are you coming home?” [...]

“Not yet.”

“The police are handling it. You should come home.”

Муж Клаудии намекает, что её профессия далека от интеллектуальной — она всего лишь массажистка. А кто правильно прочитает «masseuse» с первого раза, тот француз.

Чипсы придали Квинн здравомыслия, и она выкинула свой телефон в чей-то грузовик на бензоколонке, чтобы пустить полицию по ложному следу. Но что-то пошло не так:

Damn, I wish I hadn’t thrown my phone in his pickup truck. I had been hoping he was some guy from way out of town, in the opposite direction of where I wanted to go.

But if he’s headed back where I come from, it will take them all of five minutes to figure out my phone is in the back of his truck.

Гоняться за диким гусем так же бесполезно, как и за собственной тенью, это понятно и без объяснений. Но почему именно гусь?

Первое упоминание «wild goose chase» было у Шекспира, когда Ромео и Меркуцио соревновались в остроумии:

Mercutio. Come between us, good Benvolio! My wits faint.

Romeo. Swits and spurs, swits and spurs! Or I’ll cry a match.

Mercutio. Nay, if our wits run the wild-goose chase, I am done; for thou hast more of the wild goose in one of thy wits than, I am sure, I have in my whole five. Was I with you there for the goose?

Romeo. Thou wast never with me for anything when thou wast not there for the goose.

Ничего не понятно, но очень интересно. Ну, переводчики же должны были понять?

~~~

Аполлон Григорьев

Меркуцио. Разними нас, добрый Бенвольо! С моим остроумием одышка!

Ромео. Хлестни его да пришпорь! Хлестни, да пришпорь, а то я закричу: перегнал!

Меркуцио. Да, если твои остроты полетят как дикие гуси одна за другой, — я погиб! И не мудрено: у тебя в одном из твоих чувств больше дичи, чем у меня во всех пяти... Хорош, однако, и я гусь.

Ромео. Кто же в этом сомневался?

С моим пониманием одышка.

~~~

Татьяна Щепкина-Куперник

Меркуцио. На помощь, друг Бенволио, моё остроумие ослабевает.

Ромео. Подхлестни-ка его да пришпорь, подхлестни да пришпорь, а то я крикну: «Выиграл!»

Меркуцио. Ну, если твои остроты полетят, как на охоте за дикими гусями, я сдаюсь, потому что у тебя в каждом из твоих пяти чувств больше дичи, чем у меня во всех зараз. Не принимаешь ли ты и меня за гуся?

Ромео. Да ты никогда ничем другим и не был.

Моё понимание ослабевает.

~~~

Анна Радлова

Меркуцио. Стань между нами, добрый Бенволио: моё остроумие изнемогает!

Ромео. Подхлёстывай его и шпорь, подхлёстывай и шпорь, иначе объявлю, что я его обскакал.

Меркуцио. Нет, если мы с тобой погонимся за дикими гусями, (28*) я уверен, что обгоню тебя, потому что в одном из твоих чувств больше дичи, чем в моих пяти. Не был ли я для вас гусем?

Ромео. Всегда вы были таким, что я мог сказать: «хорош гусь!» (29*)

28*. Охота на дикого гуся состояла в бешеной схватке состязающихся через все препятствия.

29*. Довольно распространённая в те времена шутка.

Моё понимание изнемогает.

~~~

Борис Пастернак

Моё понимание потеряно при переводе.

~~~

Ну, ладно, надежды на классических переводчиков нет. А что насчёт современных?

~~~

Кирилл Шатилов

Уильям Шейкспир — Трагедия Ромео и Джульетты. Новый, правильный перевод

Многообещающее начало.

Предисловие переводчика

[...] Отложив за ненадобностью на дальнюю полку свой основной датский язык, я плотно занялся английским. В частности, стал вести блог [...] и делиться с интересующимися лингвистикой (и культурой в целом) читателями. Несколько эссе получились посвящёнными английским идиомам. А где английская идиома, там либо библия, либо «Шекспир», фамилию которого я после прогулки по Стратфорду-на-Эйвоне всегда теперь пишу в кавычках. Сейчас не лучшее время объяснять, почему я так странно делаю. На тему того, кто в действительности участвовал в масштабнейшем проекте «Шекспир», вы сами можете прочитать толстые исследования и увидеть немало интересных документальных фильмов. Речь снова не о том.

Речь о диком гусе. За которым в Англии принято гоняться. Конечно, только в идиоме Wild Goose Chase, которая означает «напрасный труд», поскольку зачем преследовать дикого гуся, когда есть гусь домашний, не умеющий толком летать? Об этом в четвёртой сцене второго действия «Ромео и Джульетты» говорит Меркуцио.

А теперь попробуйте найти это место у Бориса Леонидовича. Да, да, у Пастернака. Который, правда, не за этот перевод и даже не за поэзию, но свою Нобелевскую премию получил. Не ищите. Не найдёте. Никаких гусей там нет. Потому что вместо 13 полноценных реплик оригинального Меркуцио (с момента прихода Ромео и до ухода няньки с Пьетро) Пастернак почему-то оставил лишь… 8.

Now we’re talking. Сейчас мне наконец-то объяснят всё как надо, без дичи.

Меркуцио. Бенволио добрый, срочно разними нас! Остроумье меркнет.

Ромео. Пришпорь, пришпорь! Не то приду я первым.

Меркуцио. Ну нет уж, если наши шутки гоняются за дикими гусями, с меня довольно. В одной твоей остроте гусей, признаюсь, больше, чем в пяти моих. Так что, сравнялись мы в гусях?

Ромео. Гусями только мериться и можешь.

Ну всё, теперь я окончательно поняла, что такое «wild goose chase». Искать правду бессмысленно, все переводчики бессильны, и я никогда не узнаю, причём тут гуси.

P.S. Ну ладно классики, у них Гугла не было. Но почему современный переводчик вместо настоящего происхождения идиомы придумал свою версию — тут моё понимание меркнет.

Во времена Шекспира у «wild goose chase» был совсем другой смысл — так назывался особый вид скачек, когда наездники выстраивались в клин, как дикие гуси, и следовали за всадником, который оказывался впереди. Поэтому Меркуцио вспоминает гусей после шутки Ромео о лошадях, а сноска в одном из переводов гласит «Охота на дикого гуся состояла в бешеной схватке состязающихся через все препятствия». Понятнее от неё не стало, но она ближе всего к правде:

What Mercutio has in mind is the lead horse, as Romeo has assumed the lead in the wordplay. The way in which the race is conducted is that two horses having started at the starting point, race by the side of each other, till one having obtained the lead, is entitled to proceed in whatever direction the rider pleases, either by shortening or prolonging the distance to the winning spot previously agreed on, according to the conditions of his horse, or veering right or left. The other horses follow, spreading out on either side in the way geese do as they fly together. Mercutio is saying that he is giving up because Romeo, having got the better of him, is now taking the discussion wherever he wants to, which is what the lead horse does with the race.

Потом про гусей забыли, и только через пару веков появилась современная идиома «wild goose chase». Но не потому, что ловить диких гусей не имеет смысла, раз есть домашние, а потому, что поймать дикого гуся просто невозможно. Я как-то в детстве пыталась накормить домашнего гуся гречкой. Шипел он так страшно, что никакого Шейкспира не понадобилось.